ТУДОРОВСКИЙ Александр Илларионович

Чтобы объяснить, почему я пошла учиться в Университет, придется мне сделать еще одно отступление и кратко рассказать о семье, в которой я выросла. Это была семья научных работников. Моя мать, Елена Александровна Тудоровская, проучилась три года на физико-математическом факультете Университета, откуда в 1921 году была исключена и отправлена в ссылку по политическому делу. Там она вышла замуж за ссыльного эсера Николая Николаевича Аловерта. Маму освободили в 1935 году, сняв с нее судимость, и она вернулась в Ленинград. Мой отец, Николай Николаевич Аловерт, пропал без вести в 1937 году. Уже находясь в Америке, мне удалось узнать его судьбу: расстрелян. Мама осталась жить в квартире своего отца на Биржевой линии Васильевского острова в доме № 8, где я и прожила первые двадцать шесть лет своей жизни.  Жилой дом (последний по Биржевой линии, уже вдающийся на территорию университетского двора), в котором я жила, принадлежит ГОИ.
Мой дед (отец матери), Александр Илларионович Тудоровский, — также один из основателей ГОИ, — долгие годы оставался заведующим оптико-вычислительным отделом, а затем консультантом этого отдела (умер 96 лет от роду, еще лежа перед смертью в больнице, редактировал научные работы сотрудников). Он завел в институте вычислительную машину, как только они появились. На ней впоследствии работал мой первый муж (и по сей день —ближайший друг), математик Арсен Деген. Дед имел звание члена-корреспондента Академии наук СССР, звание академика ему так и не дали — мешало компромитирующее пятно на его биографии: политическая неблагонадежность моей мамы. Естественно, ни в какой партии дед не состоял, хотя мама утверждала, что втайне он сочувствовал Плеханову. Но самого деда никогда не трогали, не выгоняли с работы, несмотря на то, что он ездил еще молодым ученым в Германию на цейсовские заводы для ознакомления с работой. За такие поездки позднее вполне могли посадить “за шпионаж”. В разгар антисемитизма в 1953 году дед демонстративно принимал на работу в это засекреченное заведение евреев, и тоже эта акция сошла ему с рук. Дед вообще не отличался покладистым характером, в институте о нем ходила поговорка: ”Вы параллельны ко всему, а я, напротив, — вертикален”. Но бывали чудеса — деда не тронули.
Мою маму дед после ее возвращения из ссылки на работу не пустил, боялся, что когда она начнет заполнять анкеты, то опять попадет под “недреманное око” советской власти. Она брала на дом вычислительные работы, но я помню ее уже только занимающейся литературой и фольклором.
В нашей большой квартире, занимавшей половину четвертого этажа (теперь в ней находится редакция Института), жили и другие дети моего деда, то есть мамины родные сестра и братья (моя бабушка умерла перед войной).